Александр Ковальчук: «Наша ахиллесова пята — логистика»
Генеральный директор Института конъюнктуры угля, доктор технических наук, профессор, советник генерального директора компании «Русский уголь» Александр Ковальчук подробно рассказал порталу EastRussia о проблемах российских угольщиков, конкуренции с зарубежными коллегами, диверсификации рынков сбыта и взаимодействии с железными дорогами, что в целом отражает взгляд отечественного угольного лобби на ситуацию в отрасли и её перспективы. Ниже мы приводим текст интервью полностью.
Александр Борисович, угольная отрасль оказалась в достаточно тяжёлом положении после кризиса 2014 года. Удалось ли преодолеть его последствия и какие тенденции на рынке угля просматриваются сейчас?
Да, после кризиса мировые цены на уголь резко упали. Оживление рынка началось лишь примерно со второй половины 2016 года. Оно продолжается и по сей день. Конечно, случаются то «пики», как в 2017 году, то некоторое снижение темпов. Но в целом цены не только на коксующийся, но и на энергетический уголь держатся на очень высоких уровнях. Стоимость коксующихся углей среднего качества — $150–160 за тонну, высшего — около $180. Энергетика платит по $78–80 за уголь калорийностью в 6 тысяч ккал/кг. Вполне возможно, что в 2019-2020 гг. цены несколько снизятся, такой консенсус-прогноз дает ряд мировых агентств. Но резкое падение маловероятно.
Насколько уверенно Россия чувствует себя среди мировых лидеров угольного рынка?
Мы вышли на третье место по экспорту угля и находимся примерно на пятом по его добыче. Её объемы активно росли и раньше, но в этом году ожидается особенно серьёзное увеличение — чуть ли не до 430 млн тонн при добытых в 2017 году 410 миллионах. Но это происходит в основном за счёт экспорта. Спрос на внутреннем рынке остается прежним. Рост цен на нём в этом году несколько превысил темпы инфляции, поэтому энергетика не стала увеличивать закупки угля.
Удастся ли в обозримом будущем заменить все угольные тепловые станции в России на газовые?
У нас практически не осталось чисто угольных ТЭС на Урале и в европейской части страны. За небольшими исключениями. Например, Троицкой ГРЭС — большой станции на Урале. Она крупный потребитель угля. Хотя он в основном казахстанский, из Экибастуза.
Газ дешевле, операционные расходы на его использование меньше: не надо ни угольных складов, ни системы золошлакоудаления и т.д. Кроме того, в европейской части России собственных ресурсов угля не осталось, он привозной: или кузнецкий, или воркутинский, или (небольшая часть) — ростовский.
В азиатской части России баланс первичных энергоресурсов складывается всё-таки в пользу газа.
И всё же полностью заменить уголь на газ в масштабах всей страны сейчас нереально. В Центральной Сибири и на Дальнем Востоке уголь конкурирует в основном с гидроэнергетикой. Газ там уже появляется, но погоды он пока не делает. Сохраняется баланс: прироста новых мощностей в угольной генерации на Дальнем Востоке нет, но прежние электростанции по-прежнему работают.
В Благовещенске даже запустили второй блок на 300 мегаватт. На Сахалине южная часть острова по традиции использует уголь, северная — газ и попутный газ. Хотя, безусловно, в азиатской части России баланс первичных энергоресурсов складывается всё-таки в пользу газа. Идёт газификация целых регионов, а цена на газ всего в 1,3- 1,4 раза больше стоимости единицы условного топлива.
Чтобы уголь стал интересен для покупателей, он должен подешеветь примерно втрое, или настолько же должен подорожать газ. Ни того, ни другого не будет — не допустят. В целом на внутреннем рынке особых перспектив уголь в обозримом будущем не имеет, инвестировать средства в развитие угольной электрогенерации внутри страны невыгодно. Игра не стоит свеч. Ставку надо делать исключительно на экспорт.
Прежде всего в Китай?
У Китая объём энергопотребления самый большой мире — 40% от общемирового. Естественно, что газа не хватает для того, чтобы удовлетворить все потребности. Уголь для них — основной энергоресурс. Несмотря на жёсткие меры по защите экологии, в КНР используют около 3,5 млрд тонн угля в год. Производится около 3,2 млрд тонн. Импорт за последний год вырос. В основном за счёт того, что часть нерентабельных, небезопасных шахт китайцы закрывают и одновременно вкладывают средства в развитие новых технологий и строительство современных добывающих предприятий, очистных сооружений и т.д. Для них вечный угольный смог, особенно недалеко от Пекина, — настоящая катастрофа. Чтобы улучшить эффективность генерации, они ужесточают требования к качеству углей — и своих, и наших тоже. Это серьёзная проблема.
Импортные пошлины они тоже вводят, несмотря на всю дружбу и сотрудничество…
Конечно. Равно, как и Австралия, которая тоже ограничивает допуск низкокачественных углей на свой рынок, ссылаясь на закон о защите экологии. Вообще, обычно по взаимной договорённости качество сырья проверяют соответствующие организации на месте добычи и выписывают сертификаты. А у китайцев с нами приграничная торговля, и они на станциях перехода по четверо суток держат российские эшелоны, чтобы взять уголь на анализ.
Мы теряем деньги на простое порожняка, но китайцы непреклонны: «Это ваши проблемы, а у нас — закон». Совсем недавно в ходе Энергетической недели на заседании российско-китайской межправительственной группы мы об этом в очередной раз говорили. Но вряд ли удастся полностью избежать таких трений.
Китайцы заинтересованы в нашем угле, но в крайнем случае могут обойтись и без него.
Это один из инструментов, с помощью которого заказчик, покупатель может надавить на продавца. Понятно, что китайцы не упускают возможность его использовать. Конечно, они заинтересованы в нашем угле, но в крайнем случае могут обойтись и без него, что и демонстрируют. Прекрасно знают, что сырьё у нас качественное. Тем не менее, пошлины не снижают и процедуры экспертиз не упрощают.
Инвестировать в совместные предприятия по добыче угля в России Китай, насколько я знаю, не планирует. Пока таких проектов нет, процесс застывает на стадии переговоров и деклараций о намерениях. Хотя в Австралии и даже в Африке совместные компании с КНР работают.
Кстати, Австралия — серьёзный конкурент, которого нельзя недооценивать. Австралийцы опережают нас во многом. И в качестве угля, и в техническом отношении, и в себестоимости, и в производительности труда. Но главное — в том, что касается логистики. От места добычи до пункта погрузки угля расстояние у них минимальное, 400-километровый прогон уже считается проблемой.
Уголь добывают там же, где живет вся страна, то есть в прибрежной полосе в полусотне километров от моря. А мы гордимся тем, что у нас от Эльгинского месторождения — «всего» 1800 км по железной дороге, от Нерюнгри — 2,5 тысячи. Несопоставимое «плечо», и затраты на транспортировку тоже. Австралийцы собираются добывать в своих новых бассейнах до 150 млн тонн в год, и это в основном качественный коксующийся уголь премиум-класса. Конкуренция обещает быть очень сложной.
А другие страны?
Япония стабильно покупает у нас около 10–12 млн качественного энергетического угля и отдельно коксующийся. У них современная, высокоэффективная электроэнергетика с КПД 40–42%, которая заинтересована в угле от 6 тысяч килокалорий и выше. Часть такого сырья (около трети) они закупают в России, остальное — в Австралии и других странах. Помню, что раз в три года японцы обязательно заказывали исследование ресурсной базы РФ в нашем Институте конъюнктуры рынка и поясняли, что надеяться только на Австралию не могут. Мало ли что там может случиться? Заповедь «не клади все яйца в одну корзину» в отношении угля японцы соблюдают чётко.
Ни увеличивать, ни уменьшать объёмы закупок японцы не намерены. Такая же логика и у Южной Кореи.
Собственных ресурсов у них нет, последнюю шахту закрыли лет 10–12 назад. А Россия — ближайший сосед, и поэтому 15–20% необходимого им угля они у нас покупали и покупать будут. Для надёжности. Даже берут наш бурый уголь с Сахалина: по качеству он близок к тому, который раньше добывали в шахтах на Хоккайдо, его калорийность примерно 4200–4500 ккал. Ни увеличивать, ни уменьшать объёмы закупок японцы не намерены. Такая же логика и у Южной Кореи.
Индия традиционно ориентируется на индонезийский и на свой собственный уголь. В Индии собираются добывать 1 млрд тонн в год. Но когда некоторые эксперты говорят, что скоро Индия займёт на мировом угольном рынке место Китая, я не согласен. Сегодня Китай определяет цены и объёмы мирового угольного рынка. Индия — растущая экономика, планируемое потребление 1 млрд 200 тонн угля вполне отвечает её потребностям. Но планы и реализации сырья — совсем другое дело.
Китайцы — нация дисциплинированная, в КНР существует прекрасно отлаженная административная система, которая интегрирована в рыночные отношения. Она гарантирует выполнение всех планов развития угольной промышленности. У индийцев другая ментальность, они больше склонны, так сказать, к созерцанию, а не к активным действиям, и в экономике это тоже заметно. Планы постоянно срываются и затягиваются. Я столкнулся с этим, даже когда работал на совместном с индийцами строительстве шахты. Индия, в отличие от Китая, может не выдержать ни заявленный темп, ни обещанные объёмы, на которые рассчитывают партнёры.
С точки зрения логистики, нам невыгодно возить в Индию дешёвый уголь.
Кроме того, ей ещё предстоит построить систему угольных электростанций, которые сейчас работают на низкокачественном индонезийском угле, а должны перейти на высококалорийный уголь. С точки зрения логистики, нам невыгодно возить в Индию дешёвый уголь, а высококачественный она пока не может принимать в больших объёмах, пока не переоборудовала действующие или не построила новые ТЭС. Вещь в себе, замкнутый круг.
Есть проблемы и со странами АСЕАН, которые провозгласили курс на «чистую энергию». Все хотят перейти на альтернативные виды электроэнергии — солнечную, ветряную и т.д. Приходится учитывать, что времена изменились.
У нас хорошие партнёрские отношения с Вьетнамом, в этой стране есть уже отстроенная угольная промышленность. Однако собственные месторождения антрацитов и полуантрацитов в этой стране уже истощаются, а на них завязана электроэнергетика страны. Вьетнам — та ниша, которую нам нужно рассматривать в дополнение к остальным деловым партнёрам: Южной Корее, Японии, Тайваню и Китаю.
Может ли отечественная техника, использующаяся при добыче и транспортировке угля, составить хоть какую-то конкуренцию импортной?
Кое-что используется, и вполне успешно. Но в целом мы, конечно, в техническом отношении сильно отстали. Если в угольной промышленности в середине 90-х годов и начале 2000-х всё-таки удалось провести модернизацию и реструктурировать угольную отрасль, то машиностроению не повезло. Государственную программу его структурной перестройки не то что не выполнили — даже не начинали. А в угольном машиностроении у нас практически ничего импортного и не было, всё своё. Угольные комбайны, экскаваторы, в том числе роторные и шагающие… в итоге всё как будто растворилось. Часть техники делали на Украине, и заглохло производство не в 2014 года, а ещё раньше, по экономическим причинам.
Когда мировой рынок открылся, импортное оборудование стало возможно купить по сопоставимым ценам, а качество было явно выше, чем у отечественной техники. Частные компании (угольная промышленность приватизирована полностью) стали отдавать предпочтение зарубежным машинам. И постепенно, незаметно попали от них в сильную зависимость.
Импортозамещение в угольной отрасли наладить не удаётся?
Строго говоря, санкции угольщиков не коснулись, поэтому технику за рубежом закупать можно. Вопрос в стоимости. Зарплаты растут, цена на электроэнергию тоже. Соответственно, повышается себестоимость. Если нам вдруг в одночасье перестанут поставлять запчасти для импортной техники — всё, конечно, не обрушится. Но трудности возможны.
Наши машиностроительные предприятия пытаются выйти на рынок, хотя это очень сложно. Сейчас, например, «Уралмаш» пытается запустить свой первый гидравлический экскаватор. Но как он будет конкурировать с японскими или американскими моделями — большой вопрос. Широко применяются «БелАЗы», у них соотношение цены и качества вполне нормальное. Но это один из очень немногих примеров, если не единственный.
Цены на уголь складываются под влиянием многих факторов. Эффективность продаж — тоже. Экспорт угля — это всегда необходимость везти его в среднем за 4-5 тысяч километров, а затем ещё и перегрузить в российском порту при том, что стоимость такой перегрузки в два раза дороже, чем в той же Австралии. Естественно, морские угольные терминалы требуют дополнительных затрат на приобретение новой техники, на решение экологических проблем, как, например, в Находке. В Австралии, например, в порту «Хай-Пойнт», расположенном в курортном месте, погрузочные терминалы, где переваливают по 100 млн тонн в год, вынесены в море на 5 км.
Значительно сокращается время выгрузки, сам процесс гораздо чище и безопаснее.
Для разгрузки вагонов применяется донный способ разгрузки. Вагоны заходят в длинный ангар, где под полотном — ямы. Автоматически открывается днище, и уголь сыплется на непрерывно идущий внизу конвейер. Значительно сокращается время выгрузки, сам процесс гораздо чище и безопаснее. Факт остаётся фактом: весь день мы провели в порту, а ночевали в отеле буквально за четыре километра от него в прекрасном курортном городке. Всё продумано, экологических проблем нет.
Есть субъективные факторы, есть объективные. Добычу угля в России сильно ограничивает пропускная способность железных дорог. Наша ахиллесова пята — логистика. И как только возникают проблемы, например, с порожняком или ежегодными ремонтами, это сразу сказывается на объёмах и темпах реализации. Я даже не говорю сейчас о тарифах на перевозки, ценах, которые устанавливают владельцы терминалов, о прочих сложностях, которые всем известны и никуда не деваются.
На внутреннем рынке России конкуренция тоже достаточно серьёзная. Кто сейчас вышел в лидеры и может ли измениться расклад сил?
По объёму добычи лидирует, конечно, «СУЭК». Он давно стремился в топ мировых лидеров угольной промышленности и наконец этого добился: в прошлом году перешёл рубеж стомиллионной добычи (107,8 млн тонн). За ним идет «Кузбассразрезуголь» — 45 млн т. Кроме объёмов, важно ещё и качество угля. «СУЭК» добывает значительные объёмы бурого угля (примерно треть от всего объёма), каменный энергетический уголь марки Д, ДГ и Г и совсем немного коксующихся углей. «Кузбассразрезуголь» унаследовал с советских времён лучшие качественные марки углей, которые открытым способом добывают в Кузбассе. Их стоимость компенсирует затраты на сложную логистику.
Высококачественные антрациты добывает «Сибантрацит». С Якутскими углями работают «Колмар» и «Мечел» — в основном это коксующиеся угли среднего и премиального качества. Там тоже есть проблемы, которые обусловлены условиями крайнего Севера и сложностями транспортировки. Но это хорошие угли открытой добычи. Их поставки ориентированы на экспорт. Кстати, разрез в г. Нерюнгри — результат совместного проекта с Японией: за его постройку СССР расплачивался именно экспортным углём.
А «Русский уголь» сейчас на каких позициях?
В «Русском угле» экспортная составляющая — примерно процентов двадцать-двадцать пять, это хакасские энергетические угли марки Д и угли марки Г разреза «Саяно-Партизанский» в Красноярском крае поставляемые, как на Запад, так и рынок АТР. Хотя мы ведём приграничную торговлю с Китаем, но её объёмы относительно невелики. 75% добытого сырья идёт внутреннему потребителю, в частности уголь с Ерковецкого разреза поставляется на Благовещенскую ТЭЦ, более качественный бурый уголь с разреза «Северо-Восточный» (более 3 тысяч килокалорий) расходится на внутреннем рынке Амурской области и Хабаровского края.
Сегодня для любой российской угольной компании, и нашей в том числе, задача-минимум — это сохранение статус-кво и улучшение деятельности путём оптимизации затрат, расширения собственного производства, там где это экономически обоснованно, а также за счёт приобретения новых активов, когда добывающие мощности идут на убыль. Мы так и действуем.