Вагон и телефон. Купейная жизнь: подпольные миллиардеры, французские откровения и мужские разговоры под литр

Всякий путешественник помнит, как учащается пульс, то ли от переноски тяжёлого чемодана, то ли от предвкушения встречи с незнакомцем или незнакомкой, когда ты приближаешься к своему купе. Вопрос: кто попутчик, помылся ли он перед дорогой, храпит – всегда немного волнует. С собой может быть бутылка коньяка и тема для задушевного разговора. Но соседом может оказаться ядовитая старушка, принципиальный трезвенник, торговец-азербайджанец, упёртый картежник или доминошник, и, чего не бывает почти никогда, симпатичная студентка…

Помните поездку в поезде Штирлица с неким генералом вермахта в исполнении Николая Гриценко, где они с удовольствием пьют коньяк и закусывают салями? Кажется, это крупнейший прокол Юлиана Семенова – сценка  свойственна долгим душевным русским путешествиям, а не кратким европейским переездам от одного банхофа до другого.

Первый удар по поездной романтике нанёс запрет курить в поездах. Где эти знакомства в тамбуре, где дым крепких сигарет одновременно перебивает ароматы туалета и согревает атмосферу? Вторым ударом стал мобильный интернет.

Бухгалтерия получала указания, миллионы сменялись миллиардами, и, слава Богу, от Москвы до Питера не так далеко, а то бы счёт пошёл на триллионы.

Интимность обстановки, которую создавало купе, постепенно уходит. Её главные враги не только дорогие купейные билеты, из-за которых часто ездишь один, но и мобильные гаджеты, которые неутомимо создают капсулу вокруг путешественника, оставляя его на связи с его семьей, работой и привычной обстановкой.

А что творится в электричках, «Ласточках», «Стрижах» и «Сапсанах»? Ладно бы путешественники просто сидели в социальных сетях! Так они ещё и разговаривают, из-за чего все остальные узнают много нового и интересного.

Недавно в «Сапсане» крупный мужчина, видимо, импортированный в вагон прямо из 90-х, обсуждал свой бизнес, последовательно заливая организм вином. С каждым стаканом накал страстей нарастал. Бухгалтерия получала указания оплачивать счета, миллионы сменялись миллиардами, и, слава Богу, от Москвы до Питера не так далеко, а то бы счёт пошёл на триллионы. К Окуловке пассажир нагрузился до такой степени, что разговаривать перестал, к облегчению всего вагона.

В поезде благодаря чужим телефонным разговорам  можно узнать, какая сертификация нужна судовым дизелям, какая конференция уже состоялась или только планируется в одной из точек маршрута, что в Пензу надо ехать с Ярославского вокзала, где намечается закупка сувенирной продукции, когда уволят (неизвестного остальным) начальника отдела в «Газпроме». Остаётся вопрос, что делать со всем этим массивом информации.

Жизнь распадается на детали, из которых не складываются ни люди, ни характеры, ни судьбы. Приметы эпохи, которые убивают истории, которые привозили из путешествий.

Как-то две француженки, сидевшие недалеко от меня, думая, что их вокруг никто не понимает, обсуждали своих мужчин. Я довольно быстро узнал анатомические подробности устройства тел, зажигательность темперамента, частоту встреч, но самым страшным оказалось не это. Обсудив малозначащее, француженки перешли к главному: что и сколько едят их любовники. Кратенько, минут на 40.

Окружающая жизнь распадается на детали, из которых не складываются ни люди, ни характеры, ни судьбы. Это приметы эпохи, которые убивают настоящие истории, которые раньше привозились из путешествий. Вот одна из них.

Я ехал на поезде между двумя уральскими городами. Со мной в купе оказался высокий грузный мужчина лет 45. У меня с собой было пиво. У него тоже. Мы выпили по паре бутылок. Покурили в тамбуре. У меня в сумке было 0,5. У него 0,7. Проводница принесла нам чай. Мы сходили в вагон-ресторан и взяли там по порции «оливье» с сухим мясом и горкой майонеза, немного колбасы и красной рыбы, находившейся на крайнем сроке хранения, с легким запашком, покрытой белой слизью, но для закуски вполне пригодной. Я уже знал, что он строитель, хозяин компании, который случайно оказался в поезде, решив, что так ему будет комфортнее, чем переезжать по заснеженным дорогам на машине. Немного расслабившись, мой попутчик сказал:

- Больше всего меня удивляет дистанция между моим настоящим и моим прошлым. Я понимаю, что ни моя жена, ни мои дочери просто не могут меня понять. Просто не могут, как бы они не пытались. Ну, вот представь: красивая женщина из хорошей семьи вышла замуж за преуспевающего бизнесмена. Дочки родились и воспитывались в достатке. Привыкли к комфорту, поездкам за границу, шоппингу, мать его.

А моя мама работала воспитательницей в детском саду. И получала 90 рублей!!! Отца я никогда не знал. Всё детство – это бедность. Даже в Советском Союзе, где всё было поровнее, чем сейчас, я чувствовал свою бедность среди бедных. В школе, в секции по вольной борьбе, в училище – везде. Когда меня призвали на флот, я вздохнул с облегчением. Можно было забыть о деньгах на целых 3 года! Отслужил на Тихом океане. После дембеля решил домой не возвращаться. Завербовался радистом на рыболовный флот. Ты ел когда-нибудь масляную рыбу? Нет, не из упаковки! Значит, не ел. Когда достаешь трал, там, в основном, минтай, но попадается и другое. Например, эта масляная рыба, с жирным и плотным белым мясом. Посолишь её, завернёшь в пергамент и кладёшь на машину (мотор). Минут через сорок она во рту тает.

Это уже 90-й был, перестройка, мы провокаций не боялись, и про педиков ещё не думали.

Оттрубил я почти 5 лет. Пришла пора списываться на берег. А мы последний сезон ловили около Аляски, скопил я тысячу долларов за счёт суточных и решил купить машину в Америке. После сдачи рыбы мы должны были встать на профилактический ремонт в Анкоридже. Думаю, куплю машину, самолётом её кину на Урал, тут продам и денег заработаю. Приходим в Анкоридж. Спускаемся на берег. Вся команда идет бухать и я должен был с ними пойти бухать. Представь, мне 26 лет, мозгов нет. Пропил бы я, как остальные, всю валюту. Стояли-то в Анкоридже мы недели три.

А я в первый вечер слегка замешкался и сказал всем, что нагоню. Спускаюсь по трапу, а там стоит старичок. «Ты русский?» – спрашивает меня по-русски. Ну, это уже 90-й был, перестройка, мы провокаций не боялись, и про педиков ещё не думали. Я говорю ему, да, русский.

А он меня чай пить приглашает. Оказалось, он эмигрант, его ещё ребенком вывезли. Скучает по русскому языку. И хотел просто поговорить. Душевный такой старичок оказался. Я с ним три недели и прообщался. Я и не бухал там совсем. Денег сэкономил. Он мне помог машину выбрать и купить. Поторговался. Я ж вообще ничего не знал – ни английского, ни как мир устроен, только в море болтался.

Вся команда после ремонта с брелками и жвачкой возвращалась, только я машину купил, «крайслер» какой-то. Привёз его на Урал, продал и бизнес начал. Один, второй, третий. Женился. Люблю свою семью. И они меня тоже, наверное. Но не понимают.

Мы выпили столько, что храп взаимно не мешал. Больше мы никогда не виделись.

Вот еду с ними в отпуск. Им надо все магазины прошерстить. А мне посидеть душевно с пивом и водкой, мяса вкусного съесть.  Картошки навернуть, а не морепродуктов. Чтоб речка рядом журчала. Ну, это я могу себе и сам устроить. Я-то их тоже люблю. Дашь младшей денег, она так радуется. Так и живу. Даже не обидно, привык уже.

На этой сентиментальной ноте мы выпили за дом и крепкий тыл. Опрокинув рюмку, мой попутчик хмыкнул, и разговор тактично перешёл на происки местного губернатора.

Поезд медленно тянулся вдоль соснового леса. Огромный филин, сидевший на ветке, казался ненастоящим, так как напоминал своей неподвижностью чучело в школьном кабинете зоологии. Мы выпили столько, что храп взаимно не мешал. Больше мы никогда не виделись.

Сергей Митин